Тропинка, которая его интересовала, начиналась от торца разбомбленного дома, почти нового, вероятно, служившего сторожкой путевого обходчика. В грязи вдоль заполненной водой колеи виднелись следы животных. Возможно, коз. Вокруг валялись лохмотья разорванной одежды с почерневшими краями, обрывки то ли занавесок, то ли постельного белья. Искореженная оконная рама висела на кусте, и повсюду ощущался запах влажной гари. Это была их тропа, их короткий путь. Он сложил карту, поднял шинель, встряхнул ее и, накидывая на плечи, увидел это. Остальные, уловив движение за спиной, обернулись и проследили за его взглядом. На дереве, на взрослом платане, только что покрывшемся молодой листвой, висела нога. Она застряла в нижней развилке ствола на высоте футов двадцати – голая, аккуратно срезанная чуть выше колена. Оттуда, где они стояли, не было видно ни крови, ни разорванной плоти. Нога была совершенна по форме, бледная, гладкая и, судя по небольшому размеру, могла принадлежать ребенку. Расположение в развилке было каким-то претенциозным, словно ногу выставили напоказ – то ли для развлечения, то ли для просвещения: вот, мол, нога.

Оба капрала с отвращением фыркнули и стали собирать вещи. Они не хотели ни во что вникать, им было достаточно и того, что пришлось повидать за последние дни.

Неттл, водитель грузовика, закурил очередную сигарету и спросил:

– Ну так куда теперь, начальник?

Они называли его так, чтобы обойти трудный вопрос о его звании. Он поспешно зашагал, почти побежал по тропе. Ему хотелось уйти подальше от этого зрелища, чтобы вырвать или, быть может, облегчиться, он сам не знал. За хлевом, возле кучи битого шифера, организм выбрал первый вариант. Тернер был так обезвожен, что не мог позволить себе потерю жидкости и отпил из фляжки. Потом, воспользовавшись моментом, осмотрел свою рану. Дыра размером с полкроны зияла в правом боку, прямо под ребрами. После того как накануне он промыл ее и удалил запекшуюся кровь, она выглядела уже не столь устрашающе. Кожа вокруг покраснела, отек был небольшим, но что-то осталось внутри. На ходу он чувствовал, как это что-то перекатывается. Скорее всего осколок шрапнели.

К тому времени, когда капралы догнали его, он успел снова заправить рубашку в брюки и притворился, будто изучает карту. В этой компании только карта давала ему возможность ненадолго остаться в одиночестве.

– Что за спешка?

– Должно, какую-нибудь кралю заприметил.

– Не-е, это из-за карты. У него опять эти чертовы сомнения.

– Никаких сомнений, господа. Это наша тропа.

Он достал сигарету, и капрал Мейс поднес ему спичку. Потом, чтобы скрыть дрожь в руках, Робби Тернер пошел вперед, они последовали за ним, как следовали уже двое суток. Или трое? По званию он был ниже их, но они шли за ним и делали все, что он предлагал, а чтобы не потерять при этом достоинства, дразнили его. Когда они брели по дорогам или напрямую пересекали поле и он слишком долго молчал, Мейс бывало говорил:

– Начальник, опять про свою кралю думаешь?

Неттл подыгрывал:

– Думает, забодай его козел, думает!

Они были городскими жителями, не любили сельской местности и терялись в ней, не умели ориентироваться по компасу – этот курс военной подготовки они не усвоили. И они решили: он им нужен, чтобы добраться до побережья. Самим им было бы трудно это сделать. Он же действовал как офицер, хотя не имел ни одного шеврона. В первую ночь, которую они провели под навесом для велосипедов у сгоревшей школы, капрал Неттл спросил:

– А чой-то ты, простой рядовой, говоришь как джентльмен?

Он не удостоил их объяснениями. Он поставил себе цель – выжить, потому что у него была для этого важная причина, и теперь ему было все равно, потащатся они за ним или нет. Оба сохранили винтовки. Это уже кое-что. К тому же Мейс был богатырем, с мощными плечами и лапами, которые могли охватить полторы октавы на пианино в пабе, где, по его словам, он играл. На насмешки же Тернер не обращал внимания. Единственное, чего он хотел теперь, следуя по тропе, уводящей от дороги, это забыть ту ногу. Тропа перешла в грунтовую дорогу, зажатую между каменными стенами и круто спускавшуюся в долину, которой с шоссе видно не было. Там бежала коричневатая речушка, они перешли ее, ступая по камням, глубоко утопавшим в водорослях, напоминавших карликовую водяную петрушку.

По другую сторону долины дорога, снова зажатая между старинными каменными стенами, свернула на запад и пошла вверх. Небо впереди начало кое-где расчищаться, голубые просветы казались обещанием. Серого цвета, впрочем, было больше. Когда они, пробираясь сквозь рощу каштановых деревьев, приближались к вершине холма, заходившее солнце вынырнуло из-под густой пелены облаков и осветило местность, ослепив трех бредущих солдат. Как замечательно было бы завершить прогулку по французской провинции длиной в день, идя навстречу солнцу! Картина, вселявшая надежду.

Выйдя из рощи, они услышали гул бомбардировщиков и поспешно вернулись под сень деревьев – переждать налет и покурить. Оттуда, где они находились, рассмотреть самолеты было невозможно, зато вид открывался прекрасный. Эти возвышенности нельзя было назвать горами – они напоминали рябь на земной поверхности, слабое эхо набегавших где-то мощных валов. Каждый последующий гребень казался бледнее предыдущего. Тернер смотрел на эти волны серого и голубого, убывавшие, угасавшие в мареве на горизонте, за которым тонуло закатное солнце, и картина напоминала ему рисунок на восточном блюде.

Через полчаса они снова совершали длинный переход, спускаясь по более крутому склону, обращенному на север, к другой долине, с другой речушкой, более полноводной. Ее они перешли по каменному мосту, густо покрытому коровьим навозом. На капралов, не так уставших, как Робби, напал приступ веселья, они изображали притворный бунт. Один швырнул ему в спину засохшую коровью лепешку. Тернер не смотрел по сторонам. Лохмотья ткани, думал он, могли быть ошметками детской пижамы. Мальчишеской. Пикирующие бомбардировщики часто появлялись незадолго до рассвета, Он пытался гнать эти мысли, но они не отпускали его. Французский мальчик спал в своей кроватке. Тернер старался мысленно создать дистанцию между собой и той развороченной сторожкой. Но его тревожили не только немецкая армия и ее воздушные силы. При луне он мог бы спокойно идти всю ночь, только вот капралам это вряд ли понравится. Пора от них избавляться.

Вниз по течению речушку окаймляли тополя, верхушки которых трепетали и серебрились в последних отблесках дневного света. Солдаты сменили направление, и вскоре дорога снова сузилась до тропы, уводившей от реки. Они продирались сквозь заросли каких-то кустов с плотными блестящими листьями, там и сям росли приземистые дубы, едва начавшие покрываться листвой. От зелени под ногами шел сладковатый запах сырости, и Робби подумал: что-то не так в этой местности, что-то отличало ее от всего, где они были раньше.

Впереди послышался гул. Он усиливался, становился все более грозным, как будто там с невероятной скоростью вращались маховики или электрические турбины. Они словно вступали в необозримый энергетический зал мощного звука.

– Пчелы! – закричал он.

Пришлось обернуться и повторить еще раз, прежде чем капралы его услышали. В воздухе потемнело. Пчелиные повадки были хорошо известны Робби. Стоит одному насекомому запутаться в волосах и укусить, как, умирая, оно пошлет химический импульс остальным, и пчелы, которые получат его, повинуясь инстинкту, слетятся на то же место, чтобы так же ужалить и умереть. Всеобщая воинская повинность! После всех пережитых опасностей это было бы в некотором роде оскорблением. Все трое солдат натянули на голову шинели и помчались сквозь рой. Облепленные пчелами, добежали до вонючей траншеи, заполненной жидкой глиной, и перебрались через нее по шаткой доске. За амбаром, попавшимся на пути, все внезапно стихло. Амбар стоял на краю хозяйственного двора. По мере того как они начали углубляться в него, разлаялись собаки, и вскоре навстречу выбежала старая женщина, размахивая руками так, словно пришельцы были курами, которых следовало немедленно прогнать. Капралы полностью зависели от Тернера, поскольку он единственный среди них говорил по-французски. Выступив вперед на несколько шагов, Робби ждал, когда женщина приблизится. Рассказывали, что некоторые местные жители продавали воду в бутылках по десять франков за штуку, хотя ему с этим сталкиваться не приходилось. Французы, с которыми он имел дело, были щедры или полностью поглощены собственными несчастьями. Женщина оказалась хрупкой, но энергичной. Лицо у нее было шишковатым, диким и круглым, как луна. Голос оказался резким: